Сентябрь медленно подходил к концу. Весь Васильевский остров окрасился жёлтым и красным. Листья приглушали стук самых высоких каблуков, и от этого казалось, что все соблюдают какой-то негласный обет тишины. Город тонул в аромате осени, заворачивался в мягкие одеяла туманов. Над Невой небо было таким серым и пушистым, что, казалось, кто-то косматый наклонился над водой и глядится в её дрожащую гладь.
На Большом проспекте озорничал ветер. Он ещё не разгулялся в полную силу, не достиг октябрьской крепости, не приобрёл металлического привкуса близких морозов. Пока ещё ветер пах морем, листьями, бензином и ещё чем-то таким, чем всегда пахнет петербургский ветер.
Солнце уже встало, но пробить щит облаков ему было не под силу. Уже в одном этом чувствовалась осень. Конечно, солнце всё ещё не желало сдаваться. Оно отдавало светлые часы в жертву сумеркам по одному, а то и по минуте. Оно ещё силилось согреть остывающую землю, не дать ей погрузиться в долгую спячку. Но это было уже невозможно.
На пешеходной Седьмой линии, присев на низкое ограждение газона, седой мужчина играл на аккордеоне вальс. Музыка, казалось, медленно растворялась в воздухе, теряясь в холодном тумане. Лиственницы простирали к небу косматые ветви.
Приглушённая туманом музыка достигла его слуха, когда он только ещё повернул на пешеходную улицу. Из «Кофе Хауза» доносился аромат кофе, около открытого лотка с цветами седой мужчина выбирал кому-то кремовые розы. Андреевский собор, как будто вылепленный из розовой пастилы, уткнулся золотыми крестами в серую подушку неба.